Пустой чужой город — каким видят Минск те, кто вынужден был из него уехать несколько лет назад, затем вернуться и снова выехать из родной страны? Собеседники «Салідарнасці» рассказали о дороге в объезд, новых телефонах, страхе на границе и разочаровании. Просьба не пытаться повторить.
— Как ни странно, но эта партизанская вылазка мне помогла. Я увидел, что Минск стал совершенно другим городом. Уже через год я это почувствовал. Это был важный момент. И меня отпустило: с того момента я стал спокойно воспринимать тот факт, что возвращаться мне больше некуда, любое возвращение будет являться экскурсионной поездкой, — признался Петр (имена всех героев изменены в целях безопасности).
Он один из тех, кто был вынужден уехать из Беларуси, а спустя какое-то время рискнул съездить в Минск.
«Думал, какой я м**ак, испорчу себе сейчас все, а ведь мог просто попросить, чтобы меня и обратно отвезли на машине через лес»
Петр уехал из страны осенью 2021 года. Через год вернулся, чтобы оформить доверенность.
— Я уезжал, не зная своего точного статуса. До сих пор его не знаю и уже не хочу узнавать. Но тогда предупредили, что на меня материала уже много.
В Беларуси не был чуть больше года. Возвращаться было страшно. Базы РБ и РФ еще не были объединены, поэтому въезжать решил через Россию.
Готовился заранее — и морально, и тщательно продумывал маршрут. В итоге прилетел в Эстонию, оттуда на автобусе добрался до Санкт-Петербурга. На границе нервничал, но на тот момент российским пограничникам действительно не было никакого дела до моего беларусского паспорта.
В Питере сразу купил сим-карту. При этом свой телефон оставил в Европе, причем по моей просьбе его все время держали включенным.
В Беларусь меня везли друзья на машине, но не по главным трассам, а по каким-то лесам.
Я старался перестраховываться, как мог. Буквально почувствовал себя Штирлицем. Ходил осторожно, поглядывая по сторонам, не ездил в метро, чтобы лишний раз не попадать на камеры видеонаблюдения. Не жил в своей квартире и даже не заходил в нее, посчитал это довольно рискованным.
— Сложно представить, каково это — вот так приехать, быть в городе, где-то близко от своего дома, может, даже увидеть свои окна и не зайти?
— Возможно, на тот момент меня спасала вера в скорое возвращение. Тогда я еще был уверен, что вернусь в обозримом будущем.
На самом деле окон не видел, к дому не подходил. А вот в несколько злачных заведений зашел, со знакомыми встречался. И с близкими друзьями мы говорили обо всем.
Но если я кого-то встречал случайно, то темы были только о чем-то вроде погоды. Понимали, что давно не виделись, что не знаем мысли друг друга, и, чтобы не выяснять позиции и не провоцировать, ни во что не углублялись. Да я, если честно, и боялся.
Если в другие, не людоедские времена, можно было подискутировать и даже поругаться, имея разные взгляды, то в ту поездку я не мог этого допустить.
Надо сказать, что те самые случайные знакомые, даже имеющие противоположные взгляды относительно 2020 года, тоже тщательно обходили все острые темы.
В целом у меня создалось впечатление, что город живет так, как раньше. Если быть вне контекста и не знать про события 2020 года, сложно предположить, что в Беларуси происходит что-то не то.
Транспорт ездит, в магазинах полки ломятся, рестораны забиты. На мой субъективный взгляд, стало больше россиян и их машин.
Они и раньше вели себя у нас, не стесняясь, а когда количественно их стало кратно больше, вообще оборзели. Например, знакомые неоднократно были свидетелями, как некоторые настойчиво пытались рассчитываться российскими деньгами.
В остальном, если кто-то думает, что все прогрессивные люди уехали и там теперь выжженная земля, то нет. В дни, когда я был в Минске, там проходил какой-то, между прочим, международный рекламный фестиваль, висели афиши выставок, концертов, шли премьеры в кино.
О войне почти никто ничего не говорил. Мы обсуждали ее только на кухне с самыми близкими. И это напомнило мне позднее советское время, когда вроде бы внешне в городе нет ничего необычного, но дома все секретничают.
У двух человек из моего окружения были серьезные проблемы.
Одного задержали за то, что он тайком сделал копию на ксероксе, а тогда это были режимные аппараты, подконтрольные особистам. На второго завели дело за распространение напечатанных на машинке стихов Высоцкого. При этом официально Высоцкий не был запрещен.
В августе 2022 года я бродил по Минску и думал, ведь жил же этот город и под гитлеровской оккупацией целых три года. Наверняка и тогда люди тоже ходили на работу, в школы, в театры, женились, рожали детей.
А рядом был Малый Тростенец, и кого-то постоянно туда забирали, как теперь людей увозят на Окрестина.
— Что тронуло вас больше всего за те несколько дней?
— Тогда в Беларуси еще было достаточно моих знакомых, встречи с которыми очень трогали. Многие уехали уже после.
Были сиюминутные моменты, когда я, как шпион, ходил по городу, где прошла большая часть моей сознательной жизни, заходил в бары, пропускал там с друзьями по рюмочке. Это вызывало жесточайший приступ ностальгии.
Но он быстро прошел. Меня как-то очень быстро накрыло ощущение, что это уже не мой город. Дело было не в людях и не в заведениях, а в определенной атмосфере, которая ушла.
Думаю, что сейчас это вообще чужой город, и уже к этому отношусь абсолютно спокойно, потому что иллюзий насчет ближайшей перспективы больше не питаю.
Уезжал я с облегчением. Та самая сиюминутная ностальгия прошла, а осталось ощущение чужого города вместе с чувством опасности.
Не обошлось и без историй, которые здорово пощекотали нервы. Я жил за городом, в маленькой деревушке на несколько домов. Обычно возвращался туда вечером в полном одиночестве. И вот в последний вечер подъезжаю по трассе к повороту в свою деревеньку, а там стоит бус.
Был уверен, что искать, кроме меня, там просто некого. Но заметил их, когда подъехал достаточно близко, поэтому развернуться и ударить по газам не мог. Пришлось ехать прямо мимо буса, смотреть прямо на них, и они тоже повернули головы в мою сторону. Но меня не остановили.
Ага, подумал я, значит, ждут, чтобы зашел в дом. В ту последнюю ночь я не сомкнул глаз, было это жуткое чувство, что вот-вот ворвутся. Нечто похожее я переживал и перед отъездом в эмиграцию.
Уезжать еще до этого инцидента решил на поезде. Планы не поменял, и вот иду к своему вагону и вижу — возле проводника стоят двое.
И снова ситуация, когда уже не рванешь у всех на виду. Тот отрезок пути, примерно два вагона, я шел буквально на ватных ногах. Думал, какой я м**ак, испорчу себе сейчас все, а ведь мог просто попросить, чтобы меня и обратно отвезли на машине через лес.
Но они снова ждали не меня, а ужасное совпадение отняло кучу нервов. Обратно из Питера я ехал через Финляндию. Вздохнул с облегчением, только когда прошел границу. Перед этим был момент, когда пограничница смотрела на меня, в компьютер, опять на меня — и мне казалось, что это длится целую вечность.
Сейчас я бы уже, конечно, на такую поездку ни по какому пути не решился.
«В район, где мы построили квартиру и прожили много счастливых лет, пойти не смогла. Очень хотела, но боялась»
Ирина после начала войны была задержана за антивоенную позицию. На суде по административному делу ей присудили огромный штраф. Через некоторое время она с семьей уехала в Европу.
— В прошлом году мне пришлось вернуться за документами для ребенка. Полагала, что трогать меня не будут, так как перед отъездом из страны я выплатила штраф и уладила все, что касалось того дела.
Поехала через беларусскую границу. Еще в автобусе всех украинцев предупредили приготовить телефоны и идти вперед, потому что их обязательно вызывают на беседу в ту самую комнату.
Первой пошла молодая девушка, вышла она оттуда вся бледная, потом парень пытался говорить, что у него нет телефона. Ему пригрозили не впустить в страну, если не найдет.
Следующей вызвали меня, весь разговор записывали на диктофон. «Как вы относитесь к президенту» — замечательно, говорю, и про себя добавляю, «урод он».
«Мы должны проверить ваш телефон». Телефон я взяла новый, на который установила только одну соцсеть. Предварительно вроде бы все там почистила, но, оказалось, не все.
Осталась старая переписка с упоминанием знакомого, который находился в СИЗО. Ее сфотографировали, записали номер телефона, но меня пропустили. Выходила я, вероятно, как и та первая девушка, вся перепуганная и думала, зачем еду в этот концлагерь.
Прямо на следующее утро на беларусский телефон мужа (он оставался в ЕС), стали звонить с незнакомых номеров. Моя беларусская сим-карта была отключена, уже после возвращения я ее включила и тоже увидела несколько пропущенных звонков с незнакомых номеров.
Муж не ответил на те звонки, но меня предупредил. Мы предположили, что меня ищут. В Минске пробыла всего три дня, жила у друзей, интернет не включала.
По некоторым знакомым улицам, конечно, прошлась. Но в район, где мы построили квартиру и прожили много счастливых лет, пойти не смогла. Очень хотела, но боялась, что встречу кого-то из знакомых.
Виделась с подружками. Зашли в кафе в центре и оказались в нем одни. Пошли в кафе на Зыбицкой, там, кроме нас, было три человека.
Была середина недели, но шло лето, казалось бы, люди должны гулять. А Минск был мертвый — и днем, и ночью.
Мне вообще все казалось чужим, даже наши беларусские семечки, зефир, мороженое, ряженка, «Бородинский» хлеб. Я мечтала все это снова купить, но ощущения были, будто я приехала за границу.
И эти новые ощущения меня очень удивили. В Минске прошла почти вся моя жизнь, там училась, вышла замуж, родила детей, у нас была чудесная квартира. А мне хотелось уехать оттуда как можно быстрее.
Пошла в свой любимый «Дана Молл» — ничего не дрогнуло в этот раз. Рядом там открыли огромный торговый центр, первый раз зашла в него — людей почти не было.
Разговаривала со знакомыми, имеющими разные позиции. У условных ябатек все прекрасно, они ни о чем не переживают. Сложно тем, кто ненавидит эту власть, даже не в материальном смысле, многие из них тоже работают и нормально зарабатывают.
Я прямо видела, как людей «колбасит», им очень некомфортно. Настроение у многих дорожное.
Обратно через беларусскую границу ехать не решилась, поехала в объезд через Санкт-Петербург. Очень боялась. Но проблем с российскими пограничниками не было.
«В день отъезда в дверь позвонили, смотрю в глазок — менты. Можете себе представить мое состояние»
Марина с мужем — врачи. Уехали из Беларуси в 2024 году. Уже в эмиграции узнали о нескольких задержанных знакомых, у которых были с ними контакты.
— Я вернулась через восемь месяцев с сыном, чтобы сделать ему документы. Сначала думала почистить свой телефон перед поездкой, но как влезла, поняла: просто не вспомню, что где лайкала, и купила новый.
Тем более что одну мою знакомую именно за лайки и забрали. У нее в контактах была и я, и это не добавляло оптимизма.
Ехала автобусом из Варшавы. На польской границе стояли 6 часов. Потом на беларусской четверых украинцев из нашего автобуса увели на 4 часа.
Видимо, все зависит от смены. Знакомая ехала в автобусе с десятью украинцами, сказала, что их за час всех отпустили.
Конечно, было страшно, нервничала всю дорогу.
— В отличие от других, вы остановились в своей квартире.
— И это было единственное место, где я почувствовала что-то родное. Весь остальной Минске показался чужим. Раньше я так любила свой район, новый дом. Мне все это казалось очень красивым. Но в этот раз все было каким-то серым и унылым.
Специально поехала посмотреть новые станции метро, прошла по новому большому переходу. Это впечатлило.
Решили с сыном зайти в парикмахерскую, куда ходили много лет и где все парикмахеры были знакомыми. Пришли, а там ни одного знакомого мастера не осталось. Рассказали, что все они уехали, не просто уволились.
Купили продукты в своем супермаркете, перевела чек на польские деньги и ужаснулась. Почему-то раньше считала, что в Беларуси цены ниже. Ничего подобного.
Встречалась с друзьями, они, к счастью, не изменились, убеждения у всех остались прежние. Но обстоятельства жизни заставляют их как-то приспосабливаться.
Говорят, да, здесь много трэша, но раз мы остались, должны как-то жить. И живут — все равно путешествуют, строят жилье, женят детей, отмечают праздники.
Но при этом детей все готовят к выезду за границу. В моем окружении много врачей, почти все учат польский язык.
Говорили о проблемах, которые их волнуют. В Беларуси сейчас кошмар с долларами и плесенью. В банках хранить валюту нельзя из-за огромной комиссии, кто-то вообще им не доверяет, поэтому все держали деньги дома.
И вот в обменниках купюры стали проверять на плесень, и многие отказывались брать. Началось просто сумасшествие. Все спрашивали у меня, принимают ли такие купюры в Польше, а я даже не знала, что ответить.
Кто-то был вынужден быстро все накопленное вложить в квартиру, которую покупать не собирался.
Жаловались на засилье новых нормативных актов, которые выпускают, чтобы перепроверять предыдущие.
Вспоминали и о том, сколько ужасных минут пережили, когда искали себя в очередных книгах и фильмах о событиях 2020-го.
Тогда дело шло к 8 марта, как раз запретили перекупщикам продавать тюльпаны. А одни мои знакомые этим занимались. Они предупредили, что не все производители умеют сохранять цветы, потому что это целая наука, когда ставить в воду, когда нет, какой температуры и т.д.
В итоге потом мы созванивались, и они рассказали, что ведра с тюльпанами поставили в «Еврооптах», бутоны через день распустились и опали.
У меня самый нервный момент случился в день отъезда, за несколько часов до выхода из дома. В дверь позвонили, смотрю в глазок — менты. Можете себе представить мое состояние.
Деваться было некуда, открыла, оказался какой-то поквартирный обход, толком не поняла, была в таком состоянии, что меня трясло, говорить не могла, заикалась.
Они ушли, а я вспомнила, как очень давно, еще в другом районе ко мне приходила милиция, когда что-то случилось у соседей. Так мы были им очень рады и хотели помочь, чем могли. Теперь они вызывают только ужас.
Обратно я везла деньги. И это тоже было достаточно нервно, несколько раз пересчитывала, потому что нужно было назвать точную сумму до копейки.
В итоге, когда таможенница спросила, сколько у меня денег, решила перестраховаться и снова все пересчитать. Почему-то ее это очень разозлило, она просто вывернула все наши сумки наизнанку, наверное, час все проверяла. Потом заявила, что у нас превышение суммы, и снова стали пересчитывать.
Декларацию я заранее распечатала, но она заставила заполнять новую от руки, придиралась к почерку. Вела себя так, что я, честно заработавшая все свои деньги, чувствовала себя виноватой и уже готова была все отдать, лишь бы меня выпустили оттуда.
Девчонка, кстати, была молодая.
На польской стороне таможенница была постарше, лет 50, с шикарным маникюром, на шпильках, подкрашенная. Она широко улыбалась, сама пересчитала наши деньги, сама на компьютере все набрала, пожелала хорошей дороги и «do zobaczenia» (до свидания). Разницу мы почувствовали очень хорошо.
Вернувшись, поняла, что почти за год в стране, где чувствуешь себя свободным человеком, уже отвыкла от всего этого — вседозволенности людей в форме, страха, проблем вроде плесени на долларах.
