В августе 2020-го Антон вышел на протесты в родных Барановичах. Когда милиция забрасывала протестующих светошумовыми гранатами, он поднимал их и отбрасывал назад. Одна из них взорвалась прямо в руках, к тому же ему прострелили ногу. Но это мужчину не остановило, и после больницы, в бинтах, он снова отправился на улицу. После этого его несколько раз задерживали. Мужчина скрывался от силовиков около четырех лет (в это же время успел познакомиться с женой и завести ребенка). Но в феврале нынешнего года его все-таки задержали. Как говорит, обманом. В итоге его судили, но мужчине и семье удалось уехать из Беларуси. Свою историю Антон и его жена Снежана рассказали «Зеркалу».
Чтобы помочь семье Снежаны и Антона, фонд BYSOL открыл сбор. Поддержать их можно по ссылке.
«Яркая вспышка света, громкий хлопок — граната взорвалась в руках»
Начало августа 2020-го Антон вспоминает с воодушевлением: и то, как 9-го числа город был «бело-красно-белым», и то, как все друзья «как один» голосовали за Светлану Тихановскую. Что будут фальсификации и акции протеста, мужчина тоже ожидал. Но признается, не в таких масштабах.
— Вечером 9 августа мы пошли в центр города с друзьями (со Снежаной на тот момент еще не познакомились). Изначально просто стояли, но потом силовики стали кидать светошумовые гранаты и гранаты со слезоточивым газом. Стало понятно: мы настроены мирно, они — совершенно иначе. Не будет такого, что мы постоим, потребуем, и они согласятся на диалог, — вспоминает беларус.
Силовики начали бросать светошумовые гранаты в протестующих. Они падали и возле Антона.
— Начал поднимать гранаты и откидывал назад в милицию. Но не я принес их, а они. Видимо, меня заметили — начали из помпового ружья стрелять, в ногу попали три резиновых пули, — вспоминает мужчина.
Несмотря на ранение, Антон продолжил ловить гранаты и отбрасывать их. В какой-то момент одну из них он принял за гранату со слезоточивым газом и поднял, чтобы бросить назад. Но та неожиданно взорвалась прямо в руках.
— Яркая вспышка света, громкий хлопок. Почувствовал, что по мне что-то течет, — описывает те мгновения собеседник. — Во-первых, очень сильно обожгло руку, потому что при взрыве — большая температура. Во-вторых, осколки попали в веко и висок. Люди вынесли меня, сразу же подъехала скорая и отвезла в больницу. Там наблюдал полный коллапс — очень много избитых людей, одному прострелили верхнюю губу. Напоминало боевые действия. Когда врач извлекала резиновые пули и зашивала меня, спросила: «Вы все воюете?» Я в ответ: «А вы как думаете, правильно делаем?» Она сказала: «Все правильно, хватит уже». Так воодушевился, что как только меня зашили, вернулся на улицу.
В ту ночь Антона задержали, отвезли в барановичское СИЗО, несмотря на перебинтованную голову, ногу и руку. В изоляторе мужчина находился пять суток, и все это время его раны не осматривали.
— Сотрудники СИЗО приходили и спрашивали: «Нужен кому-то врач?» Отвечаю: «Мне нужна перевязка, бинты начинают присыхать». Они отвечали: «Хорошо», — и уходили. На следующий день то же самое. Когда на четвертые сутки врач все-таки пришел, я сам отказался. Понимал, что никто не будет аккуратно снимать бинты, просто вырвут живьем, — рассказывает беларус. — Физическое состояние в итоге было не очень. Еще мне в ногу вставили жгут, чтобы выходил гной, но я даже не знал, что там происходит. Вообще силовиков очень забавляло, что у меня на левой руке от ожога образовался большой водяной пузырь. Они говорили: «Ты как будто после боевых действий». Шрамы остались до сих пор.
Моральное состояние те пять дней оказалось даже хуже, чем физическое, вспоминает Антон. Рассказывает, что все были очень подавлены.
— Первый раз видел, чтобы 30 мужиков сидели в камере и боялись, что откроется дверь, — делится он. — Потому что это значило, что будут бить. Когда мы пытались спросить, что с нами будет, то требовали «закрыть рты», потому что еще «просматривается видео». Понимал: если увидят, как я откидывал гранаты, остается только теряться в догадках, что могут сделать.
В те дни «пронесло», мужчину отпустили. Освобождение из изолятора он помнит до сих пор: много людей под стенами СИЗО, предложения помочь и подвезти, дежурившие правозащитники.
«Любой милиционер под окном вызывал опасения»
Хотя в августе 2020-го Антон вышел на свободу, он понимал, что за ним могут снова прийти. Учитывая, что у силовиков было видео, где он бросал в них их же гранаты, задержание становилось вопросом времени. Поэтому мужчина решил скрываться: не жил по прописке, ездил на вахты в Москву, пользовался мессенджерами на российском номере. А в ноябре 2020-го через общего друга познакомился со Снежаной.
— Начали общаться. Я ей изначально говорил, что могут быть проблемы. Она отвечала: «Ничего, главное, чтобы ты ничем таким не занимался в будущем», — рассказывает Антон. — Потом решил, что вахты уже надо прекращать, 26 лет все-таки. И мы начали со Снежаной жить вместе (на тот момент у беларуски уже было двое детей от первого брака. — Прим. ред.). Через какое-то время ГУБОПиК приехал с обыском, сначала по старой прописке, а потом по нынешней, к моей бабушке. Тогда стало понятно, что на работу по договору устраиваться не стоит, слишком просто найти. С тех пор подрабатывал неофициально на стройке, сим-карту оформили на жену.
После обыска все четыре года силовики периодически вспоминали об Антоне, особенно им интересовался ГУБОПиК. Вызывали его родных, просили убедить «идти сдаваться». Все это добавляло стресса в жизнь семьи.
— Конечно, я переживала, — рассказывает о том периоде женщина. — Любой милиционер под окном вызывал опасения. Стояла у окна и думала, куда он пойдет. На затонированные бусы во дворе обращала пристальное внимание.
Долгое время Антону удавалось делать вид, что он в России — мужчина выходил на контакт со следователями с российского номера, и те верили. В 2024 году вызывать на беседы стали и Снежану.
— Следователь хотел, чтобы я опознала мужа на видео за 2020 год. Мне пришлось соврать, что это не он — понимала, что иначе за Антона возьмутся, — рассказывает она. — Наврала, что мы с супругом вообще не живем, что он плохой, уехал и бросил нас с детьми. Мне кажется, следователь поверил, и домой к нам не приходили. Хотя в тот день Антон заранее взял младшего ребенка и уехал в деревню на всякий случай, был там двое суток. Но когда увидела, что вроде бы никто не появляется, они вернулись домой.
В июне 2024 года Антону прислали письмо, что уголовное дело прекращено за недостаточностью улик. В тот момент, вспоминают супруги, они «немного выдохнули».
— Именно поэтому мы и пошли учиться на права, думали, вот она, безопасность. Но, кажется, это было сделано специально, чтобы заманить в ловушку, — считает Снежана.
«Угрожали арестовать меня, потому что он не признавал вину»
В конце февраля 2025 года оказалось, что так и было: Антона все же задержали. В тот день он поехал сдавать экзамен в Барановичскую ГАИ, но домой уже не вернулся. Предполагает, что, несмотря на официальное закрытие дела, за ним все же следили.
— Вряд ли ГАИ передает в СК по Брестской области данные тех, кто сдает у них экзамен, — рассуждает он.
Сначала Антона задержали на десять суток якобы за подписку на барановичский телеграм-канал, признанный экстремистским. Мужчина уверяет, что подписали сами силовики, используя его телефон. На суде он даже просил посмотреть время подписки — в таком случае было бы видно, что это произошло уже после задержания. В ходатайстве отказали, а беларуса отправили в изолятор.
— После окончания административного ареста выбирали меру пресечения уже по уголовному делу. На это у них есть десять суток. Видимо, им хотелось либо позабавиться, либо какая-то особая злость, но меня продержали до конца. И только когда срок уже истекал, в полпятого вечера принесли постановление о переводе в брестское СИЗО, — говорит Антон. — Был очень подавлен, не понимал, что будет дальше. Адвокат тогда еще сказала, что в СИЗО «будет хоть немного проще». То есть настолько нечеловеческие условия в ИВС, что даже адвокат говорил, что дальше будет проще. Эти 20 суток я провел в камере три с половиной на два метра, никогда не выключался свет. По ночам они то ли курить хотели, то ли в качестве наказания открывали окно. А на улице мороз — 5 °C — в итоге ты спишь в зимней куртке. Не можешь ни побриться, ни зубы почистить, в сутки по три−четыре часа проводишь в наручниках.
— Я знала, что его там бьют. Ему угрожали, потому что не признавал вину, — добавляет Снежана. — А потом сказали: «Если не признаешься, мы едем с обыском к твоей жене, и у нее в телефоне обязательно что-нибудь найдем. Твои дети отправятся в детский дом, а жена — в соседнюю камеру».
Правда, пока муж находился в СИЗО, обыск в квартире семьи был и саму супругу вызвали на допросы. Но только по делу Антона, к Снежане на тот момент претензий не возникало.
— Когда мужа уже задержали, меня вызывал тот же самый следователь, что и в прошлый раз. Он припоминал, как я говорила, что мы разводимся. Тогда ответила: «А что могла вам в тот момент сказать?» — вспоминает беларуска. — Пока супруг сидел в СИЗО, было очень тяжело. Я тогда находилась в декрете с младшим сыном, дохода не было толком — пришлось как-то подрабатывать. К тому же на адвоката ушло 1500 долларов. Мы понимали, что он ничего не изменит, но, по крайней мере, у меня была связь с мужем.
То время стало сложным для всех, делится Снежана. Во многом ее выручал старший сын, который помогал с братом. Но женщина признается: на мальчика свалилось то, что не должно было, ему оказалось непросто. Младшему тоже было тяжело, он очень сильно привязан к отцу — именно Антон одевал, укладывал спать и отводил сына в сад.
— В день задержания он как раз отвел ребенка в садик и поехал сдавать экзамен в ГАИ. С собой муж взял детский рюкзачок в виде слоненка, и он сопровождал его все время — и в ИВС, и в СИЗО, — продолжает собеседница. — Когда пришла забирать сына, у него началась истерика: «Где папа?» Сказала первое, что пришло в голову (у нас ребенок очень любит плюшевых медведей), что «папа уехал в страну мишек их лечить и скоро вернется». Первые ночи сын каждую ночь просыпался по несколько раз и плакал: «Где мой папа?» Было очень тяжело. Потом он привык и уже сам говорил: «Мы ждем папу, да, мам?»
Помимо того, что нужно было справляться со всем одной, без мужа, на состояние женщины влияла еще одна деталь.
— Было очень тяжело морально, особенно из-за того, что судьи, которые рассматривали и административный процесс, и уголовное дело, жили в соседнем доме, — описывает беларуска. — Я видела их каждый день, когда гуляла с детьми. Сдерживалась, чтобы ничего им не высказать. Люди губят жизни и спокойно живут. Почему у них нет ни совести, ничего? Почему они не боятся никакой кармы? Морально было очень тяжело не сорваться.
«Звонит старший сын и говорит, что два дяди стучались в квартиру»
В конце мая начался суд над Антоном. Процесс эмоционально описывает Снежана:
— Это было очень абсурдно: показывали видеозаписи, и только на одной из них мы видели мужа. На остальных просто сотрудники милиции избивают людей. Так и хотелось спросить: «А кого мы судим? Тех, кто избивает людей, или того, кто сидит за решеткой за то, что защищался и откидывал гранаты?» Конечно, хотелось высказаться, но я понимала, что такое ничем хорошим не закончится.
28 мая судья вынес решение — два года «химии» с направлением. Как рассказывает собеседница, примерно такой приговор супруги и ожидали:
— Адвокат сказала, что сейчас всем дают «химию». Единственное, мы опасались, что статью могут переквалифицировать на другую из-за откинутых гранат. Следователь сам говорил: «Я-то пропущу тебя по 342-й (Организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок, либо активное участие в них. — Прим. ред.). Но если прокурор захочет, он может переквалифицировать» на массовые беспорядки (ст. 293 УК, — Прим. ред.).
После приговора Антона освободили в зале суда. Сразу после этого он завел разговор об отъезде. Но первое время только гипотетически: по словам мужчины, они просто не представляли, каково это — оставить все и уехать в другую страну. Правда, скорости придали обстоятельства.
— Мы с женой поехали перезаписаться на экзамен в ГАИ, так как понимали, что если уеду на «химию» на полтора года, то потом точно не сдам. И вот стоим в ГАИ, а нам звонит старший сын и говорит, что два каких-то дяди стучались в нашу квартиру. Сразу подумали, что приехали за мной, и я тогда сказал, что сдаваться больше не собираюсь, — вспоминает Антон. — Потом еще случай: сидим дома, приезжает милицейская «Газель», и они начинают надевать амуницию прямо возле подъезда. Выбежал из квартиры, поднялся на несколько этажей выше, жена спрятала мои вещи — уже опытные. Оказалось, они не к нам, а к соседям. Но стало понятно: если за тобой придут, бежать некуда.
После выхода Антона из СИЗО супруги много разговаривали, поняли, насколько соскучились, и не хотели снова разлучаться. Невыносимой была мысль и о расставании с детьми.
— Однажды мы ложились спать, и младший сын с дрожью в голосе и спрашивает: «Папа, а ты же больше никогда не поедешь мишек лечить, ты нас не оставишь?» Я в ответ: «Сынок, никогда». Мы с женой переглянулись — возможно, это знак. Как раз на следующий день выпустили Сергея Тихановского с остальными политзаключенными (это произошло 21 июня. — Прим. ред.), — вспоминает мужчина. — Написали в Офис Тихановской и в BYSOL, что хотели бы эвакуироваться.
С семьей оперативно связались, предложили варианты. Организация процесса заняла около недели: нужно было сделать паспорт младшему сыну и всем получить визы. Спустя неделю супруги выехали. До Литвы добирались раздельно: Снежана с двумя детьми напрямую в Вильнюс (ее средний ребенок от первого брака решил остаться в Беларуси с отцом), Антон в одиночку — окольными путями.
— BYSOL координировал и наш выезд — объяснял, как и куда ехать. Поэтому мы все делали под чутким крылом организации, это очень помогло, — описывает беларуска. — Мы ведь не знали, куда едем, где будем жить, а с нами еще двое детей. Но в организации сказали не переживать, пообещали, что на первое время предоставят жилье. Мы полностью доверились.
— Мой путь занял несколько дней, — рассказывает Антон. — Очень переживал, потому что я-то ехал с одним портфелем, а жена — с тремя сумками и детьми. К тому же ребенок опять начал волноваться: «А где папа?», а жена ему говорила: «Мы едем к папе». Я уже успел соскучиться, и потом мы воссоединились. В тот момент понял, что даже двое суток были нежелательным расставанием, а мне грозило два года на «химии». Причем в нынешних реалиях, как бы парадоксально ни звучало, это еще лучший сценарий.
«Будет тяжело, но главное, что мы вместе»
Уже три недели семья живет в Вильнюсе. Супруги признаются: ни о чем не жалеют. Самое главное, что все вместе и на свободе.
— В первые дни чувствовали себя как слепые котята. Но нас очень поддержали волонтеры, они всегда на связи, если возникают какие-то вопросы. Например, когда мы недавно подавались на визу D, они помогали заполнять анкеты. А когда мы сразу после приезда жили в шелтере, нам привозили детскую одежду. И просто волонтеры приезжали пообщаться, рассказывали, что и как. Это колоссальная поддержка, без них было бы гораздо тяжелее, — уверена Снежана.
В шелтере семья прожила несколько недель, а на прошлых выходных переехала в арендованную квартиру. Они могли оставаться там и дальше, уверяет Снежана, но жить в условиях фактически общежития с двумя детьми было сложно. Причем и супругам, и другим.
— После этого мы почувствовали себя спокойнее, морально стало проще, — делится женщина. — Все-таки когда ребенок просыпается в шесть утра, а все спят… Пытаешься ему сказать: «Давай чуть потише», но он же маленький, должен бегать и играть. К тому же мы нашли квартиру, куда можно с животными, и хотим перевезти сюда собаку — младшему ее очень не хватает.
По жизни в Беларуси скучает не только трехлетний малыш. Снежана рассказывает: только недавно супруги переехали в собственную квартиру в Барановичах, сделали там ремонт, обосновались. А теперь пришлось ехать в неизвестную страну, где нет ни родственников, ни друзей.
— Дети во дворе здесь в основном говорят на литовском, поэтому у наших сыновей пока нет друзей, им тяжело, не с кем пообщаться, — добавляет она.
— А наше материальное положение не позволяет компенсировать всю потерю игрушек (их же в чемодан не возьмешь), — включается Антон. — Пока не понятно, как получится определить детей в садик и школу. Переживаем, как тут будет старшему, это же в любом случае другая страна, другой коллектив. Дома он был отличником, выигрывал олимпиады по математике, а тут, скорее всего, первое время оценки будут не такими. Мы объясняем ему, что это нормально, но он сам переживает. За младшего тоже волнуемся: он пойдет в обычный детский садик, где воспитательница будет говорить на литовском. Он и сложно идет на контакт с другими, а тут еще и чужие люди, и другой язык. Будет вдвойне тяжело. Но главное, что мы вместе. А за себя с женой мы не переживаем: руки-ноги есть, работу найдем, все будет в порядке.
Читайте также
